Живой человек не может не дышать!

Он несколько секунд осмысливал эту простейшую истину, затем, собрав всю волю в кулак, снова задержал дыхание, чтобы прекратить разрывающий глотку кашель, выдержал, сколько смог, осторожно потянул воздух носом. Легкие бунтовали, требовали — «ну давай же, быстрее», но он не тропился, аккуратно впускал в себя живительный кислород по малюсенькой капельке, буквально по одной молекуле.

И снова резануло в груди, но уже не так сильно, можно вытерпеть. В голове чуть-чуть прояснилось, руки перестали дрожать, сердце начало выравнивать ритм.

Жив! Я все еще жив. Раз мне требуется воздух, значит — я не умер.

Повел глазами по сторонам. Вотчина врачихи — «скорая помощь». Никогда не был внутри, но узнать несложно — слегка модифицированный микроавтобус. Форд, кажется… Не помню! Да и какая к черту разница? Наверняка собрали из тех частей, что попались под руку, так что теперь это безымянный гибрид вполне конкретного назначения. Давно пора забыть о марках и моделях автомобилей и различать их только по назначению.

Господи, как умирать неохота! Эх, Мишка, Мишка, ну что же ты натворил?

И, словно молнией, стрельнула запоздалая мысль, от которой похолодело в животе.

Мишка! Как он там? Что с ним?

Чекист наверняка арестовал. Закроет в железном ящике, и забудет как того армяшу на солнцепеке…

— Лидия Андреевна, — пронзительно заверещал Василий над самым ухом, — идите скорее сюда, Стив очнулся.

Надо же, оклемался студент, ты посмотри какой звонкий стал.

Стивен сделал вялую попытку сесть, но сильные и одновременно нежные женские руки удержали на месте.

— Рано тебе ты еще вставать!

Кашель постепенно стих, но боль никуда не ушла, в отличие от сознания, которое так и норовило соскользнуть в блаженную темноту небытия. Туда, где тишина, покой, и совершенно необязательно дышать…

Нет, одернул себя Стивен, дышать как раз нужно. Дышать — это обязательно. Иначе — смерть.

— Как ты себя чувствуешь? — спросила Лидия Андреевна. Лицо совсем рядом, усталое, осунувшееся и все равно манящее. Глубокие морщины на лбу, большие красные от недосыпания глаза, шелушащаяся кожа на щеках. Жестокое африканское солнце не щадит никого, ни молодых, ни старых, ни мужчин, ни женщин.

Чтобы ответить, пришлось вдохнуть полную грудь обжигающего пустынного воздуха, сдержать подступающий приступ и только после этого выдавить жалкое:

— Хреново.

Как же больно говорить!

Нужно точнее подбирать слова и составлять фразы покороче. На длинные не хватает дыхалки.

— А ты везучий, Стив, — засмеялась Лидия Андреевна, — situs inversus. Транспозиция внутренних органов.

Бог мой, о чем это она так весело щебечет? Ничего не понимаю.

Мишка выстрелил почти в упор, легкое пробито, сердце наверняка задето. Я сам знаю, что это конец. Если бы в больнице или в военном госпитале, может и откачали бы… а посреди пустыни — шансов никаких.

Не удержался, переспросил:

— Что… это?

— Зеркальное расположение внутренних органов. Если объяснить просто, у тебя сердце находится справа, а печень слева. Везунчик!

Несколько секунд честно пытался осмыслить только что произнесенные слова.

У тебя сердце — справа.

Ничего непонятно. Как сердце может быть справа? Оно ведь слева.

Пуля вошла в левую половину груди и это значит…

Черт! Да что она такое говорит?

У меня сердце находится справа? Подожди, а так вообще бывает? Может быть это просто сон? А на самом деле, я все еще валяюсь между двух грузовиков рядом с телом Иваныча, и угасающее сознание цепляется за соломинку, бредит надеждой на спасение и выдумывает всякую ересь.

Справа…

Но если так, тогда есть совсем крошечный шанс…

Забывшись, вдохнул чуть сильнее, и его опять накрыл бесконечный приступ изнуряющего кашля. Словно раскаленный металл плеснул в грудь, опоясал кольцом всепроникающей боли. Сдавил, словно удав кролика. Того и гляди, кишки полезут из ушей.

Нет, это не сон и не горячечный бред. Ни в одном сне не бывает так больно. Значит, еще поживем. Если сердце не задето, значит пока не умираю. А легкие — заживут. Будет, конечно, очень больно. Но боль — ерунда. Можно потерпеть.

Попробовал улыбнуться, но не смог. Мышцы совсем не слушаются, всю рожу перекосило и губы обветрились, покрылись сухой коркой.

Мозг опять пронзило беспокойство. Весь сжался, как перед прыжком в ледяную воду.

— Как… Мишка?

— Да все в порядке с твоим Мишкой, — отмахнулась Лидия Андреевна, — в окно посмотри и сам увидишь.

Легко сказать посмотри…

Попытался повернуть голову и не смог. Тяжелая, словно весит тонну металлолома. Изо всех сил скосил глаза, аж больно стало. Не столько увидел, сколько догадался, позади «скорой» тарахтит УАЗик Чекиста. Само собой вырвалось удивленное восклицание.

— Да-да, ты не ошибся, — смеется Лидия Андреевна, — Мишка теперь личный водитель политрука.

И вновь мозг отказывается понимать смысл произнесенных слов. Как это может быть? Ведь Мишка целил в Геймана, значит, Чекист его должен был арестовать… и расстрелять… перед строем… За попытку помешать выполнению священного долга перед человечеством.

Но вместо этого он назначает его своим личным водителем?

Да как такое может быть⁈ Что вообще происходит с этим чертовым миром, пока меня в нем нет?

— Спи и набирайся сил!

— Я в норме, — с трудом произносит Стивен, он уже почти научился сдерживать подступающие приступы, — расскажите… что было… пока… я… спал?

Боже мой, какая длинная фраза! Покуда выговорил заплетающимся непослушным языком, выдохся, словно кросс на пятнадцать километров пробежал.

Лидия Андреевна пожимает плечами:

— А что рассказывать? Иваныч погиб. Чернецкий тоже…

И Чернецкий мертв?

В голове пульсирует, словно над головой бьют в колокол.

Адъютант и правая рука Чекиста преставился волею Божью… так кажется говорил Иваныч? Странно, всегда считал что этот выкормыш системы находится в самом привилегированном положении. А получается, что все под богом ходим…

Ах, Иваныч… Хороший был мужик. Жалко его…

Не умею плакать, как Мишка, но иногда так хочется дать волю чувствам.

И уже ничего не сделать. Время назад не отмотаешь. Лидия Андреевна еще что-то говорит, нужно послушать, вдруг важно?

— Петр Иванович перед смертью попросил Геймана приглядывать за Михаилом, вот Чекист и забрал его к себе водителем.

Ага, теперь все понятно. Пусть так, это гораздо лучше, чем арест и, тем более расстрел. А я немного оклемаюсь, и сам присмотрю за обоими.

Еще бы понять, что за время суток за окном? Вечер? Ночь? Раннее утро?

— Я… долго… без сознания?

— Долго, — отмахивается Лидия Андреевна, — несколько часов.

Вот тебе и на… а показалось, что прошло всего пару минут. Врут церковники, нет никакого «того света». Не видел я ничего. Ни тоннеля, ни друзей и родственников, бегущих навстречу, ни счастливых моментов жизни. Последнее, что помню, это дырку на кителе, и как «Беретту» у Мишки отобрал. А потом все, туман… Ничто…

Стивен откинулся на небольшую подушечку и закрыл глаза. Пока лежишь без движения, дышать легче. Видимо, организм не расходует энергию, кислорода требуется меньше. Вот только старая дорога не позволяет расслабиться ни на секунду, машину кидает на камнях и ухабах.

Нужно уснуть! Ежесекундно контролировать дыхание слишком утомительно.

Он расслабился и внезапно провалился в бездонную яму небытия.

Мир съежился и стал совсем маленьким. Все, что находилось чуть дальше — попросту не существовало. Умом Стивен понимал, что ранен, лежит на носилках в «скорой». И что где-то там, далеко за пределами его собственного мира, конвой пересекает Африку в бесконечном путешествии по раскаленной пустыне. Вот только…

…его мир стал намного меньше, и в нем почти ничего не помещалось. Не то что Африка, даже скорая с пассажирами целиком не влезала. Оставался только он сам, со своей болью и совсем немножко свободного пространства вокруг, примерно на расстоянии вытянутой руки. А дальше — пустота небытия и мрак безвременья…