— Иди сюда, — ору на мальчишку-водителя. Тот испугано вжимает голову в плечи, над самой головой высекая искры из железной бочки проходит очередь. Он тоже падает на колени, подползает ближе, заискивающе в глазки заглядывает.

— Держи вот так. Плотно прижимай.

Кровь стекает между пальцев, капает на песок и тут же впитывается ненасытной пустыней. Пока пытаюсь перевязать, штурмовик сереет и недвижно замирает. Все кончено! Не успела…

С этой секунды я больше не слышу выстрелов и не вижу вскипающих тут и там фонтанчиков от пуль. Почти сразу же замолкает второй пулемет, и я, не дожидаясь зова, сама мчусь к КАМАЗу. Забираюсь по лестнице на самую крышу. Один пулеметчик все еще жив, но словил две пули. Одну в грудь, вторую в плечо. На скорую руку делаю перевязку, кричу прибежавшим на помощь, чтобы спустили тело на землю и немедленно волокли в скорую. Меня оттесняют в сторонку от пулемета, помогают спустится по лесенке, тянут к следующему раненому.

Вновь грохочет пулемет на водовозке, это политрук сменил выбывший расчет. Бандиты невольно останавливают свое неумолимое движение, прижимаются к земле. Чуть поодаль дымит кверху колесами шахид-мобиль. С другой стороны дороги раздается треск очередей, турель на КАМАЗе разворачивается, теперь пулемет бухает, почти не переставая.

Совсем рядом юный штурмовик, почти совсем мальчишка, вскакивает во весь рост, удерживая на плече трубу РПГ, что-то неразборчиво вопит, а затем выпускает длинный огненный шлейф. Совсем близкий грохот разрыва гранаты заставляет меня упасть ничком и вжаться носом в песок. Когда поднимаю голову, молодой «фашист» уже валяется на земле. Подползаю ближе, на всякий случай нащупываю сонную артерию — пульса нет. Мертв!

Высоко подпрыгивая, мимо несется еще один шахид-мобиль, резко тормозит, разворачивает ствол пулемета в сторону водовозки. Дуэль короткая — несколько секунд, и пикап вновь скачет по барханам, со всех ног удирая от наших крупнокалиберных пуль. Я успеваю заметить, как очередь настигает его и буквально режет надвое, во все стороны летят обломки, клочки железа, куски еще живой плоти и брызги крови.

Бандиты совсем близко, я уже могу различить перекошенные злобой лица. Вот первая шеренга перебирается через баррикаду из ящиков. Они уже на территории лагеря, оборона окончательно прорвана. С нашей стороны почти совсем не слышно выстрелов, оба пулемета молчат.

А потом земля подо мной содрогается в чудовищном спазме, уши закладывает от невыносимого грохота, а небо чернеет от взметнувшихся кверху масс песка, чтобы через секунду обрушиться обратно песчаным дождем.

Невыносимая боль в голове и странное ощущение во всем теле, как будто мясо отстает от костей. Чувствую кровь на губах — толчками вытекает из носа — полопались сосуды. Контузия — ставлю неутешительный диагноз самой себе.

И тут замечаю, что время словно замедлило свой бег. Движения бандитов становятся плавными, неспешными, будто они не бегут, а не спеша плывут навстречу. Над траншеей с гражданскими торчит самодельный белый флаг.

И когда только успели сварганить? Неужели заранее побеспокоились? Трусы!

Не глядя по сторонам, я ползу к ближайшему окопчику, переворачиваю раненого, подающего признаки жизни и только теперь понимаю, что это — Арсений. Он без сознания. Невольно всхлипываю, делаю перевязку, стараясь ничего не замечать вокруг.

— Арсенюшка, родной мой, ну зачем ты в это полез? Ты же не солдат, а простой водитель.

Кто-то грубо хватает меня за плечо, кричит прямо в ухо на непонятном языке. Поднимаю взгляд и вижу совсем рядом черное от загара, обветренное лицо бандита. Я ничего не чувствую, эмоции словно выключились или перегорели. Наемник не похож на африканца, скорее, на араба или турка. Выгоревшая до белого цвета форма, незнакомой конструкции автомат в руке, обветренные губы, во рту не хватает половины зубов. А ведь не старый еще, лет тридцать всего.

Я отрицательно машу головой.

— Не понимаю ничего. Интерлингва, Эсперанто.

Раздраженно цокает, грубо и небрежно обыскивает, находит кобуру с береттой, срывает и сует себе в карман. Я не сопротивляюсь, чтобы не провоцировать. Будь что будет!

Снова разворачивает меня лицом к себе и орет вопросительно:

— Окту?

Чтобы это значило?

— Окту?

Постепенно до меня доходит смысл, несмотря на совершенно непреодолимый языковой барьер.

— Да, я врач. Доктор.

Щерится беззубым ртом, хватает за руку и куда-то настойчиво тянет. Едва успеваю на ходу подцепить чемоданчик. Доктор, он и в Африке доктор. Раз не убили сразу, значит лечить заставят.

А куда я без инструментов?

Один из боевиков пнул лежащего на песке, заругался, сорвал с плеча автомат, опустил ствол вниз. Прежде чем успеваю сообразить, что я делаю, резким движением выдергиваю запястье из наемнических лап, срываюсь с места, изо всех женских сил толкаю боевика в спину. Очередь уходит в песок, не причинив никому вреда. Я падаю на колени и закрываю раненного штурмовика собственным телом. Еще секунда, грохнет выстрел и для меня все закончится…

Ну и пусть! Вот так хладнокровно добивать раненых я не дам. Пусть лучше убьют меня.

Проходит секунда, другая — выстрела нет. Собираюсь с силами и оглядываюсь. Два наемника, словно петухи перед дракой, стоят напротив друг на друга и орут во всю глотку. Еще секунда, и точно подерутся.

— Окту, — вопит один из них, — окту. А потом звучит длинная-предлинная фраза на совершенно непонятном языке. Второй вопит нечленораздельное, тычет стволом в раненного и делает недвусмысленные жесты. Мне даже переводчик не нужен, чтобы понять — добить требует.

В самый разгар словесной дуэли раненый штурмовик внезапно стонет и пытается перевернуться на спину. Оба спорщика переводят на него взгляд и резко замолкают. Воцаряется нехорошая такая тишина, слишком уж многозначительная.

— Да не шевелись ты, — бормочу едва слышно сквозь зубы, — может быть, пронесет в этот раз.

Меня вновь хватают за плечо, грубо вздергивают на ноги и волокут по лагерю, несмотря на вялое сопротивление. И все-таки выстрела позади нет. Слава Богу! Значит, не стали добивать.

Старательно отворачиваю лицо, чтобы случайно не встретится с кем-нибудь взглядом. Я слышала, что среди отсталых народов посмотреть в глаза, значит бросить вызов. А женщина и того хуже, вообще не имеет права поднимать взор от пола. Дикость неимоверная, но за нарушение этого табу — смерть. Лучше не рисковать.

И вот пока я крутила головой, вольно или невольно рассмотрела что происходит вокруг. И вовсе не то, что я ожидала увидеть. Наемники, так стремительно захватившие наш лагерь, не кинулись грабить, убивать и насиловать всех подряд. Как раз наоборот, они даже не проявили явного интереса к захваченным автомобилям и товарам, а принялись собирать своих раненых и убитых на поле боя. Экспроприировали наш брезент для навеса, расстелили его на песке, таким образом организовав небольшой мобильный госпиталь.

Мертвых уложили поблизости в один ряд, своих и чужих вперемешку. Их оказалось на удивление много, больше двадцати человек. Все-таки наши ребята молодцы, за свои жизни отплатили бандюкам по полной программе. Я невольно всхлипнула, погибших штурмовиков было искренне жаль. Все-таки успела привыкнуть за время путешествия и к черной форме, и к нахмуренным выражениям лиц. И даже слово «фашисты» больше не вызывало у меня аллергии и подсознательного раздражения.

Тем временем бандиты приняли капитуляцию у сидевших в окопе гражданских. Выволокли их на свет Божий, построили в один ряд, поставили на колени и связали.

Стало ясно, что мою судьбу должен решать кто-то другой…

Глава 14

Комиссар

Когда Стивен проснулся снова, за окном едва-едва брезжил рассвет. Скорая опять стояла, за окнами непонятный шум и окрики команд. Лидия Андреевна и Арсений о чем-то вполголоса переговаривались. Стивен хотел повернуться и посмотреть в окно, но не смог. Грудь опять прострелило огнем, и он невольно закашлялся и захрипел. Откуда-то сбоку моментально появился Василь, вытер слизь с губ сухой тряпочкой.